Александр Малич: «Искусство не бывает без эксперимента, если нет эксперимента — нет искусства»
Директор Александринского театра — об испытаниях пандемией, лабораториях и молодой режиссуре
Одним из гостей открытого совета Ассоциации национальных театров стал Александр Малич. В августе прошлого года, после пяти лет работы генеральным продюсером Новой сцены Александринского театра, он был назначен директором всего Национального драматического театра России (Александринского театра). О том, как это случилось, какие тренды задал Петербург и для кого ищут новых режиссеров, Малич рассказал в интервью «Реальному времени».
Как Фокин позвал Малича
— Александр Мирославович, вы многие годы работали телевизионным и радиожурналистом. А сейчас завязали?
— Почему? Я работаю на «Культуре» (телеканал «Россия-Культура» — прим. ред.), мы делаем проекты, снимаем фильмы. Когда я начал работать в Александринке, то некоторое время на постоянной основе оставался в Петербурге на телевидении — с местом в редакции, c записью в трудовой книжке. Но это оказалось просто невозможно совмещать: не хватает времени на еженедельные эфиры или программы. А в проектной работе это совмещение возможно: к примеру, на канале «Россия-Культура» мы делаем проект «Доминанты» про деятелей культуры и события в их профессиональной истории, благодаря которым они стали знаменитыми. Недавно, в феврале, из Зимнего театра делали Дневники фестиваля Юрия Башмета — Международного зимнего фестиваля искусств в Сочи.
— Когда вас назначили генеральным продюсером Новой сцены Александринки, в прессе цитировали Валерия Фокина: «Предложения Малича мне показались интересными». Что это были за предложения, удалось ли их осуществить?
— Было так: мы делали интервью для моего ютуб-канала с Валерием Владимировичем, и он после этого предложил мне заняться Новой сценой. А я недоумевал, потому что решил, что я должен кого-то ему посоветовать. А он, оказывается, предложил мне. Если мы говорим про Новую сцену, то мой приход ознаменовался началом ковида. Я пришел в 2019-м, а ковид начался полгода спустя. Поэтому многие из тех предложений, которые мы планировали реализовать, в силу обстоятельств изменились. Но за пять лет нам удалось перезагрузить площадку и сделать ее таким центром междисциплинарного искусства, который Валерий Фокин и планировал изначально. У нас там много разных программ — это и новый танец, и новые медиа, и новая музыка. Мы построили систему c постоянными партнерами, открыли летний музыкальный фестиваль. Сделали проект «Новая сцена live», где выступают молодые музыканты, мы им делаем видео, что их неплохо поддерживает. В 2024 году состоялся большой проект «Мейерхольдоведение». В общем, из того, что планировалось в 2019 году, половину удалось реализовать, а другая половина просто изменилась.
— Считается, что пандемия сильно встряхнула театр, в новых реалиях пришлось переходить в «цифру», как-то иначе общаться со зрителем, придумывать что-то новое.
— Александринка была первой в этом плане. Когда все стало закрываться, у нас была премьера спектакля «Маузер» Теодороса Терзопулоса на Исторической сцене. Стало понятно, что зрителей не пустят вообще, премьера уже намечена, мы стали быстро что-то организовывать и сделали первую онлайн-премьеру в истории российского театра, по крайней мере в пандемийные дни. Поскольку у меня телевизионный бэкграунд, мы быстро сообразили, как это можно снять. Потом я договорился со спутниковым оператором «Триколор». Интересно, что сначала я обзвонил несколько больших онлайн-платформ. Все отказались, сказали, что никто это смотреть не будет: «Мы за это не возьмемся, нам не интересно, все это глупость».
А с «Триколором» мы договорились, потому что были знакомы с руководителем маркетинга. Трансляцию посмотрели через тарелки 300 тысяч человек. Это очень много для театра. После этого, как я понимаю, запустилась волна онлайн-трансляций всего и вся, потому что все поняли, что на самом деле такой контент работает и его стоит смотреть. Хотя, конечно, нельзя говорить, что это театр в прямом смысле слова: трансляция не заменяет театр, если, конечно, спектакль не ставится специально для видео.
— И такое еще надо научиться делать.
— Да-да, так что все встрепенулись — и театры, и музеи. С другой стороны, в пандемию все были избалованы большими цифрами просмотров. И вот когда кончилась пандемия, как так: у нас 100 тысяч просмотров, а раньше был миллион. И начинаются разговоры о том, что это направление не так популярно. Но если взять Историческую сцену Александринского театра, то это 940 мест, а спектакль посмотрели онлайн 10 тысяч человек, и это — 10 залов. Я сильно округляю, но это очень много. В принципе, театр — искусство элитарное, не в экономическом смысле, а в том, что в театральном зале может оказаться небольшое количество людей по сравнению с хоккейным или футбольным стадионом.
«Александринка — это огромная машина»
— Вас назначили директором театра в августе прошлого года, и тогда же, кстати, начался фестиваль «Александринский». Вас, получается, сразу бросили в гущу событий.
— Меня назначили, и начался сезон. Все было неожиданно. Понятно, что процессы были запущены предыдущей командой. Но Александринка — это огромная машина и мощная структура, от перемены директора работа не встает, ничего страшного не случилось. Но для меня первые несколько месяцев были особым переживанием, проходили очень волнующе, увлекательно.
— Вы получаете какое-то дополнительное образование в связи с этим назначением?
— Во-первых, я многие годы продюсировал большие проекты на телевидении, во-вторых, и пять лет на Новой сцене не прошли мимо. Этот театр мне знаком, я понимаю, как он работает. Естественно, с позиции директора все выглядит несколько иначе: и задачи другие, и их качество, и количество. Но пока справляемся.
Мне кажется, театр очень важно чувствовать. Это не бездушное место, оно живое, с ним нужно уметь взаимодействовать. Пять лет — довольно большой срок. Я не сказал бы, что я привык к театру, это он ко мне привык, мне удается с ним наладить контакт. Надеюсь, я буду ему полезен.
— Я прочитал, что вы уже пересобрали отдел маркетинга. Как это случилось?
— Все ребята сейчас — это новая команда. Когда сменился верхний уровень у менеджмента, некоторые люди стали уходить из театра. Это естественно, я никого не увольнял и никого не просил уходить. Просто люди привыкли работать в одной команде. Нам пришлось набрать новый отдела маркетинга. Когда это стало происходить, нельзя было поставить театр на паузу, мы не могли остановиться и полгода искать людей, с ними договариваться, обучать их. Так что мы в процессе стали подбирать людей. Искать сотрудников в театре в начале сезона — довольно утопичная задача, обычно все профессионалы уже при работе, хотя бы на ближайший сезон. Пришлось потрудиться. К счастью, с продажами все хорошо.
— А зритель что-то заметил? Может, изменились соцсети?
— Соцсети мы ведем чуть-чуть по-другому: перестали делать их суперпродающими, а больше — общающимися со зрителем. Добавили дополнительные продукты — в маркетинговом смысле. Сейчас, например, ввели подарочные сертификаты. По-другому стали размещать рекламу, по-другому стали позиционироваться в некоторых местах. В целом мы живем в условиях посещаемости 92-100%, что, конечно, очень здорово, потому что некоторые спектакли идут по несколько лет, а мы имеем полные залы. И в этом большая заслуга коллег, потому что они стали немножко иначе сегментировать аудиторию и довольно точно продвигать наши продукты.
«Мы сказали, что даже необязательно иметь театральное образование»
— Хотел бы спросить про спектакль «Воскресение» Никиты Кобелева, который шел на Новой сцене, а потом перешел на Историческую. Что это значит, это эволюция спектакля?
— Это эволюция, конечно. Все-таки Новая и Историческая сцена — это взаимодополняющие друг друга сосуды. Обратите внимание, что у нас они называются не Основная и Новая. Это разные структуры. При этом репертуарные спектакли играет одна и та же труппа. Вообще, это, скорее, вопрос к художественному руководству, чем к административному. Но я коротко на него отвечу. Когда «Воскресение» вышло на Новой сцене, стало понятно, что спектакль можно играть на большой. Поэтому было решено его перенести. Конечно, это не то же, что перенести иконку в планшете, это сложная работа. Не скажу, что такое часто бывает в Александринском театре. Но на моей памяти это первый такой пример.— 2025-й в вашем театре объявлен Годом молодой режиссуры. Много ли приходит заявок?
— У нас четыре лаборатории. На каждую через опен-колл уже пришло порядка 35-40 заявок, прием продолжается. В целом это много. Комиссия в каждой лаборатории их отбирает, уже взяли ребят для одной (здесь в итоге было 52 заявки). Везде разные форматы. В одних результатом становится постановка. А где-то мы вначале людей учим как лаборатория, это формат Art & Science. Режиссеры — штучная профессия, их не так много. Мы даже не для себя их ищем, мы это декларируем, что речь идет не о том, что Александринка для себя подбирает новых режиссеров. Мы открываем новые имена, будем приглашать на показы руководство других театров, это наш вклад в общее театральное дело.
— В Казани несколько раз слышал, что лаборатория — бесполезная трата денег, что все это несерьезно.
— Не знаю, может быть, у этих людей другой подход. Мы сказали, что даже необязательно иметь театральное образование, чтобы принять участие. Искусство не бывает без эксперимента, если нет эксперимента — нет искусства. Он может быть положительным, негативным, неудачным. Но это та творческая энергия, из которой, собственно, искусство и появляется, театральное в том числе. Если не пробовать, ничего не получится, чтобы развиваться, нельзя стоять на месте, нужно постоянно быть в поиске. Собственно, этим занимается Александринский театр все время в разных направлениях. От репертуарных постановок на Исторической сцене до экспериментов, которые могут показаться странными.
— Честно говоря, я не так внимательно слежу за тем, что в этом проекте происходит. Правда, нет времени. Я знаю, что проект есть, я знаю, что он идет, сейчас должны быть какие-то новые серии.
О праве на вето
— Наверное, это напоминает ситуацию, когда ты находишься в центре урагана.
— Ну да, во-первых. Во-вторых, все-таки это не моя ежедневная работа как директора, у меня другой срез работы — административный. Моя задача — найти финансирование на эти проекты. Но есть художественный руководитель, президент, и для них это ежедневная работа. Для меня это встреча раз в неделю, на которой мне рассказывают, что это сделали и хотим вот это. Со мной очень часто разговор идет уже в финансовом преломлении, мне приносят идеи и говорят, что нужно столько-то денег, сможем ли мы их найти. «Черный квадрат» будет продолжаться, как и все лабораторные показы, например «Сны Александринки», которые мы делаем в акустической трубе театра на исторической сцене. Интересный сюжет, когда пространство, в котором до этого только один раз что-то ставилось, превращается в место, где разворачивается целый цикл историй о том, что могло бы присниться Александринскому театру. «Сны Александринки» — это тоже молодые режиссеры, перформативные и пластические практики, аудиовизуальные истории, и это прямо здорово, по-другому работает. Все это энергия, а нам очень важно сообщать новую жизнь, дать новую энергию театру.
— У вас есть право вето, вы им пользовались?
— У меня и по документам есть право вето, но я, скорее, если мне что-то непонятно, прошу разъяснить и говорю свое мнение, коллеги вправе это учитывать. Я крайне редко что-то запрещаю.
— При вас театр съездил в Баку и Пекин, насколько это сложно?
— К примеру, за рубеж сложно привезти декорации. Доходит до того, что они распиливаются под размеры самолетного груза, упаковываются в кофры. В Китай мы отправляли декорации морем и почти на полгода потеряли спектакль в нашем репертуаре. Два месяца в одну сторону идет контейнер. А когда к нам приезжают театральные труппы из других стран, мы иногда делаем часть их декораций, потому что везти свои дороже и дольше.
— А нужно ли театру с такой внушительной репутацией смотреть, что происходит вокруг?
— Обязательно нужно, потому общение важно и для театров, и для зрителей. Театру важно быть в гастрольном ритме. Вот сейчас труппа поехала в МХТ, в Москву, казалось бы, штатная история, почти ежегодно мы туда едем. Тем не менее это воспринимается с большим воодушевлением.