Альбина Тикушева: «Врач должен уметь учиться, быть дотошным и любить людей»

«Да, я смогу. И да, я себя здесь вижу»

Альбина Тикушева — онколог-химиотерапевт филиала РКОД в Набережных Челнах. Она признается: профессию для нее в свое время выбирала… мама. А у самой девушки каких-то четких стремлений не было: она до самого 11-го класса не знала, куда будет поступать. Только и делала, что постоянно училась. В итоге решила послушаться маминого совета и в 2005 году, получив аттестат, поехала поступать в Уфу (ее отец родом из Башкирии, там живут родственники семьи). На всякий случай, кроме медицинского института, подала документы еще на специальность «Менеджмент и управление» — никак не могла принять окончательного решения. Вмешалось провидение: экзамены в обоих вузах поставили на один день. Девушка выбрала мединститут, однако поступить с первого раза у нее не получилось.

— Но поскольку выбор был уже сделан, я вернулась в Челны и на год устроилась санитаркой в детское отделение горбольницы №2, в отоларингологию. Я наводила порядок в операционной. Видела все: кровь, крики, слезы… Однако за этот год утвердилась в своем желании: «Да, я смогу. И да, я себя здесь вижу», — вспоминает она.

Второй раз поступать девушка решила уже в Казань, на лечебный факультет КГМУ. Выбирая специализацию, сначала хотела быть стационарным врачом, ей нравилась неврология. Альбина Илшатовна знала, что вернется в Челны — о том, чтобы остаться в Казани, она даже не думала. Однако, придя к главному врачу БСМП за целевым направлением в неврологическую интернатуру, получила ответ: «Мне неврологи не нужны, а вот анестезиологи-реаниматологи — очень нужны. Дам целевое на анестезиологию, и приезжай».

— А я себя в этой специализации не видела совсем, — признается Альбина Илшатовна. — Меня пугал постоянный стресс, в котором работают реаниматологи. И я пошла за советом к руководителю челнинского филиала Казанского медицинского университета. Он ответил: «Не заморачивайся. Иди в интернатуру по терапии, ты ведь не хочешь быть хирургом. Это широкая специальность, ты из терапевта при желании переучишься на кого угодно». Я его послушалась и пошла в интернатуру по терапии.

Я наводила порядок в операционной. Видела все: кровь, крики, слезы… Однако за этот год утвердилась в своем желании.

«Что я в вашей поликлинике не видел? А ты за это зарплату получаешь»

Мечта стать стационарным врачом могла и сбыться — после того как наша героиня прошла интернатуру, ей предлагали работать терапевтом в стационаре. Но она приняла неожиданное решение: отправилась работать в поликлинику участковым терапевтом — решила, что интереснее будет на участке, и опыт здесь быстрее наберется. А параллельно брала дежурства в стационаре. Доктор вспоминает, как во время интернатуры в сезон гриппа бегала по участкам, как и другие интерны, которых направили в помощь поликлиникам, не справлявшимся с валом вызовов. Невероятно, но факт: этот опыт ей понравился.

— Я прихожу, люди болеют. А я им помогаю, назначаю лечение, от которого они выздоровеют. Я в этот момент чувствовала себя нужной, важной, мне очень нравилось. И с учетом этого опыта я, даже не раздумывая, пошла на участок. Первые несколько месяцев была в восторге от того, что там быстрая смена пациентов и диагнозов, надо постоянно переключаться. Кто с гастритом, кто с пневмонией, кто с болью в пояснице…

Но через три года доктор все-таки решила уйти из участковой сети. Лечить и помогать ей нравилось. А вот чувствовать неуважение к своему нелегкому труду она в какой-то момент устала. Участковые врачи после того, как заканчивается прием, отправляются по вызовам на дом, и вот там-то кроется огромный источник всеобщего недоумения докторов. Лишь немногие пациенты действительно нуждаются в визите врача на дом. Большая часть вызывает по незначительным поводам: кому-то больничный хочется продлить, а в поликлинику, наоборот, не хочется. Кто-то приболел и мог бы прийти на прием самостоятельно, но зачем это делать, если поликлинический врач не имеет права отказать в визите?

Для Альбины Илшатовны последней каплей стал вечерний вызов к гражданину маргинального вида по поводу… боли в локте:

— Я ему говорю: «Ну почему же вы сами не пришли на прием?» А он мне отвечает: «Что я в вашей поликлинике не видел? А ты за это зарплату получаешь, из моих налогов». По моему опыту, про то, что мы кормимся с их налогов, мы чаще всего слышим от людей, которые вообще не работают и налогов не платят. Таких историй было много, и все такие граждане решили, что они сломали систему и они молодцы. Это было очень обидно и неприятно. В тот момент, рядом с этим злополучным пациентом с болью в локте, я решила: уйду куда угодно. Мне было без разницы куда.

«Куда ты идешь? Это же онкология»

Как раз в тот момент планировалось открытие отделения химиотерапии в челнинском отделении Республиканского клинического онкодиспансера. Нашей героине предложили отучиться на онколога и прийти туда работать. Удивительно, но, отказавшись в свое время от стрессовой работы в реанимации, Альбина Илшатовна сразу же согласилась погрузиться в онкологию — в драматичную, сложную и морально затратную специальность. Хотя некоторые коллеги отговаривали.

— Мне одна опытная наша коллега говорила: «Куда ты идешь? Это же онкология. Там будут умирать пациенты». А еще она меня пугала тем, что будут проблемы с беременностью и родами — я как раз недавно к тому моменту замуж вышла. Препараты для химиотерапии, цитостатики, они довольно агрессивные, и постоянно работать в их испарениях действительно может быть вредно. Но я решила: поменять профессию всегда можно, а тут мне было интересно. Я переучилась на онколога, прошла четырехмесячный цикл. А в январе 2017 года здесь открылось отделение, и мы начали работать, — вспоминает доктор.

Хотя много лет назад, еще в институте, проходя цикл по онкологии, студентка категорически решила для себя: «Ни за какие коврижки, никогда не пойду в онкологию». Слишком больно и мрачно все выглядело еще в старом онкодиспансере на Батурина, слишком безысходным был диагноз «рак» в 2000-х годах. В то время он для многих был приговором, поскольку поздно выявлялся и еще не было современных препаратов и подходов к лечению.

— Мы сдавали зачет, в нем были вопросы о том, какими препаратами лечить онкологические заболевания. Я просто смотрела и думала: «Нет, я даже не буду это запоминать, потому что эти названия мне никогда не пригодятся». Кто же знал, что именно с ними-то и придется работать, — размышляет доктор.

Я просто смотрела и думала: «Нет, я даже не буду это запоминать, потому что эти названия мне никогда не пригодятся». Кто же знал, что именно с ними-то и придется работать.

«Порой просто сеансы психотерапии приходится проводить для пациентов»

Альбина Илшатовна признается: на первых порах думала, что никогда не запомнит все схемы лечения — настолько они непросты и разнообразны. Под разный тип рака, под каждого пациента нужно подбирать свою схему и состав лечения. Плюс на первых порах в Набережных Челнах практически не было химиотерапевтов — а значит, и старших коллег, с которыми можно посоветоваться, тоже не было. До 2017 года все пациенты из Челнов ездили на терапию в Казань.

— Мы сидели на приеме с опытным онкологом Валентиной Николаевной, у нас были книжки, мы регулярно с ними сверялись. Когда нужна была помощь, звонили в Казань — коллеги из Республиканского онкодиспансера, конечно, очень выручали. Я не знаю, как они не заблокировали наши номера, спасибо им огромное. Они относились к нам с пониманием, ведь мы забрали у них за год довольно серьезную долю пациентов — около 2,5 тысячи случаев пролечили за первый год, — рассказывает наша героиня.

Изначально двое челнинских новоиспеченных химиотерапевтов работали только с простыми, понятными случаями и с несложными, недолгими схемами лечения. Пациентов со сложными схемами, с осложненными опухолями направляли в Казань. Для сравнения: сейчас в Челнах проводят 15 тысяч циклов химиотерапии за год, вот так разросся объем химиотерапевтического лечения. В Казань отправляются только пациенты с онкологическими заболеваниями крови — например, лимфомами. Пациенты с остальными нозологиями проходят химиотерапию здесь.

Конечно, никто не приходит к онкологу, прыгая от радости. Люди испуганы, потеряны, у них множество вопросов. Поэтому Альбина Илшатовна всегда предлагает их задать. Она рассуждает: вопросов у онкобольного очень много, кто же ему на них ответит, как не врач?

— Возможно, не все врачи располагают таким количеством времени. Или желанием. Но я люблю людей. Я всегда отношусь к ним с сочувствием. Они ведь априори в менее выигрышной позиции, чем я, и я это понимаю. Пациент может быть разозлен. Раздражен. Даже хлопнуть дверью может. А потом возвращается и говорит: «Извините меня». Я отвечаю: «Даже не извиняйтесь, я вас понимаю. Вы здесь не от хорошей жизни, вы переживаете, потому что у вас серьезный и даже страшный диагноз», — говорит наша героиня.

Она старается поддерживать людей и избавлять их от ненужных страхов. Как женщина, доктор понимает своих пациенток, которые драматично воспринимают потерю волос, бровей и ресниц. Доктор успокаивает их: «Новый стиль прически — как вам идет короткая стрижка!» Кстати, после химиотерапии, как ни странно, волосы вырастают еще более здоровые и густые, чем прежде. Иногда даже цвет меняется. Так что отсутствие волос — явление временное.

— Порой просто сеансы психотерапии приходится проводить для пациентов. И даже мужчин приходится подбадривать — они ведь тоже болезненно принимают изменение внешности. А я говорю: «Ой, да вы моложе выглядеть стали без усов-то своих! Смотрите-ка, красавчик какой». И они улыбаться начинают, — рассказывает доктор. — Никогда не скуплюсь на комплименты, потому что знаю, как это для них важно.

Однажды Альбина Илшатовна на полгода ушла из РКОД в частную клинику — ее пригласили руководить уважаемым медцентром. Но, как признается сама, долго так работать не смогла. Ей нужно общение с пациентами. Нужно отвечать на их вопросы. Нужно думать, как их лечить и подбирать рабочие схемы. А заниматься охраной труда, трудовыми договорами и административными вопросами — это, как выяснилось, не то, к чему лежит душа.

«Мы никогда не обрубаем надежду»

Рак — диагноз драматичный. Несмотря на то, как далеко ушла современная медицина, не всех пациентов удается вылечить, не всякая опухоль поддается терапии. Бывают печальные случаи, когда, кроме химиотерапии, пациенту ничего не предлагают: прооперировать его уже невозможно, потому что опухоль проросла по всему организму и очаги есть в разных органах. Хирурги не будут делать операцию одновременно и на легких, и на печени, и на кишечнике. В таком случае человеку предлагается только химиотерапия, чтобы замедлить распространение опухоли и отыграть у смерти еще какое-то время. В таком случае химиотерапевт понимает: с этим пациентом она будет до конца, никто другой на лечение его уже не возьмет.

На вопрос, ощущает ли химиотерапевт в таких случаях безысходность, Альбина Илшатовна отвечает: в отдельных случаях — да, такое чувство возникает.

— Иногда ты бьешься словно рыба об лед, а никакой реакции на лечение нет, опухоль на него не отвечает. Я тогда просто руками развожу. Приходится это говорить пациентам: «Мы попробовали все. Больше пробовать нечего». И тогда, конечно, не по себе. Особенно когда перед тобой молодой человек, который говорит: «У меня же дети. Мне же надо еще пожить», — грустно признается доктор. — Всегда тяжело об этом говорить, я так и не привыкла за восемь лет. Но все равно мы никогда не обрубаем надежду, в том числе и для себя. Всегда говорим: «Нужно восстановиться, отдохнуть два-три месяца, поднабрать вес» — и отпускаем с тем, чтобы встретиться через несколько месяцев. Но порой пациент и сам к этому моменту уверен: мы уже не встретимся. Такое, к сожалению, бывает…

Но в последние годы и статистика, и прогнозы стремительно улучшаются. Потому что рак, засеченный на ранней стадии, удается излечить, и тогда пациент уходит в ремиссию и живет долгие годы. Случаев, когда химиотерапия справляется с опухолью, много. И все они, как рассказывает Альбина Илшатовна, яркие и запоминающиеся.

— Когда мы видим, что рак отступил, мы все вместе радуемся, всем отделением. И чуть ли не в колокольчик бьем — есть такая традиция за рубежом, и мне кажется, что она очень классная. Потому что это огромная радость, когда пришедшая гистология говорит, что рака больше нет.

Берут химиотерапевты пациентов и на подготовку к хирургическому вмешательству: например, метастазы в печени сначала подвергают химиотерапевтическому лечению, а потом пациент идет на операцию. После нее получает еще несколько курсов для профилактики — и можно считать, что рак побежден. С этого момента человек считается выздоровевшим, но будет в течение всей жизни регулярно наблюдаться у онколога: рак может вернуться.

Когда мы видим, что рак отступил, мы все вместе радуемся, всем отделением.

«Почему эти нозологии хорошо поддаются лечению? Потому что по ним происходит ранняя диагностика»

Химиотерапия — лечение, мягко говоря, не самое приятное. Оно агрессивное, организм реагирует на него болезненно и резко. Порой пациенты стремятся от него отказаться. В этом случае и родственнику, и врачу нужно быть максимально эмпатичными и мягкими.

— Иногда человек мне говорит: «Все очень плохо, мне осталось только умереть, оставьте меня в покое». Но при этом я могу видеть: пациент просто ослаб, устал и не хочет больше лечиться, однако шансы у него есть. Тогда стараюсь его убедить: «Стоп, соберитесь, у нас еще есть шансы, надо обязательно попробовать! Наладьте питание, отдохните, у вас есть несколько недель на это. Съездите куда-нибудь, отдохните, развейтесь, и я вас жду». Когда есть за что бороться, я никогда не разрешаю уходить просто так. И меня слушаются, — объясняет доктор.

Она уверена: каждому пациенту нужно уделить достаточно времени и не пускать его лечение на самотек.

Как видит по своей практике наша героиня, на сегодняшний день есть много видов и локализаций рака, которые излечиваются с хорошей вероятностью: к примеру, это рак молочной железы, многие формы рака кишечника, рак простаты. И даже агрессивную, коварную меланому, которая раньше очень плохо поддавалась лечению, сегодня онкологи умеют взять под контроль — появились новые препараты, которые позволяют держать ее в узде.

— Все, конечно, зависит от стадии. Почему эти нозологии сегодня хорошо поддаются лечению? Потому что по ним происходит ранняя диагностика. Та же диспансеризация — она ведь не просто так внедрена. Ее не просто так всех стараются убедить пройти. Например, приходит пациент с большой опухолью в кишечнике. Я спрашиваю: «Когда последний раз диспансеризацию проходили? Ведь сдали бы вы кал на скрытую кровь — однозначно бы нашли вашу опухоль пораньше». А он отвечает: «Никогда не проходил». Вот и результат. Или еще была пациентка недавно с раком молочной железы: у нее одна грудь заметно больше другой, плечо и рука распухли из-за лимфатического застоя. Говорю: «Почему же вы раньше к врачу не пришли? Почему маммографию не проходили? Это ведь не первый день у вас развивается». А она отвечает: «Да мне неохота было в очереди сидеть», — размышляет доктор.

Альбина Илшатовна объясняет: чем больше первоначальная опухоль, тем больше вероятность того, что после лечения возникнет рецидив. И тем раньше это случится. Поэтому каждый современный онколог как мантру повторяет: «Рак нужно диагностировать на ранней стадии!» — в этом случае прогнозы благоприятные, и человек после лечения живет еще десятки лет. Пациенты ходят к нашей героине годами, чтобы пройти профилактическое обследование и периодический курс лечения — и уходят из жизни зачастую в итоге не от рака, а от старости.

«В химиотерапии ты постоянно решаешь свою головоломку»

Лекарственная терапия онкологических болезней за те годы, что работает наша героиня, ушла далеко вперед. В 2017-м онкологи даже не мечтали о том, что появятся такие лекарства, которые сегодня, к примеру, позволяют лечить меланому. Альбина Илшатовна улыбается: за то недолгое время, пока она была в декретном отпуске, все изменилось настолько, что у нее возникло ощущение: «Я ничего не знаю из того, что предлагает современная фарма!» И месяц до того, как выйти работать, молодая мама без перерыва читала новую литературу, новые рекомендации. Уже не используются многие схемы, которые онкологи применяли восемь лет назад — и выживаемость онкобольных с тех пор выросла.

Развивается таргетная терапия — хотя и в 2017-м онкологи использовали ее в лечении рака печени, поджелудочной, молочной железы.

Появилась масса новых иммуноонкологических препаратов, благодаря которым медики контролируют многие болезни, неподвластные лечению раньше. Иммунная онкология — это лекарства, которые активируют собственную иммунную систему пациента на то, чтобы она самостоятельно распознавала клетки опухоли и уничтожала их. Это самая современная терапия рака.

— Мы находим мишень, вместе с врачами молекулярно-генетической лаборатории определяем, какая здесь произошла мутация, — и к этой мутации подбираем препарат, — объясняет Альбина Илшатовна. — Определить, какая мутация имеет место в каждом отдельном случае и чем лечить человека, — этим и интересна химиотерапия, ты каждый раз решаешь свою головоломку. Постоянно появляются все новые и новые препараты, и чтобы их применять, о них надо знать. Приходится постоянно ездить на обучение — благо наш онкодиспансер позволяет ездить по конференциям, самим в них участвовать со своими клиническими случаями.

С февраля 2022 года поставки импортных противоопухолевых препаратов в Россию не прекратились — другое дело, что сильно осложнилась логистика. Правда, и российская фармацевтическая отрасль активизировалась в плане разработки препаратов, и, как свидетельствуют онкологи, их эффективность позволяет говорить: рак — не приговор.

Альбина Илшатовна объясняет: как раз поэтому и количество пациентов в онкологических стационарах растет. Просто это же все не только новые пациенты. Те, кто были диагностированы несколько лет назад, теперь живут со своим заболеванием, периодически проходя поддерживающие курсы противоопухолевых препаратов. В девяностых большинство из них не смогли бы бороться с болезнью. А теперь все куда радужнее.

Я могу видеть: пациент просто ослаб, устал и не хочет больше лечиться, однако шансы у него есть. Тогда стараюсь его убедить: «Стоп, соберись, у нас еще есть шансы, надо обязательно попробовать!

Кроме увеличения продолжительности жизни (как общей, так и с онкологическим диагнозом), рост количества онкобольных объясняется ранней диагностикой. И доктор вновь и вновь возвращается к этой теме: растет доля раннего выявления, и это просто замечательно, потому что чем раньше рак найден, тем лучше по нему прогноз.

Федеральные центры и зарубежный медицинский туризм

Обеспеченность препаратами в Казани и Набережных Челнах — на высоком уровне. Единственное — новейшие препараты, которые регистрируются в стране, доходят до регионов позже, чем до федеральных центров (пока пройдут клинические исследования, пока препарат войдет в клинические рекомендации, пока произойдет согласование и закупка на уровне региональных минздравов — это дело не одного месяца). Поэтому часть пациентов выбирает обратиться в федеральные центры для лечения. Кто-то проводит эту процедуру самостоятельно, а кого-то направляют онкологи из Татарстана.

— Порой сложных пациентов мы направляем в федеральные центры на лечение, — объясняет наша героиня. — Бывает хорошо, если они попадают в волну клинических исследований, и тогда их бесперебойно снабжают новейшими препаратами, которые, как правило, имеют высокую эффективность. Однако и здесь наши пациенты не сидят без лечения.

Мы задаем вопрос: а те пациенты, которые уезжают лечиться в Германию, Израиль или иные зарубежные центры, находятся ли они в более выгодной позиции, чем те, кто лечатся дома, на базе РКОД? Альбина Илшатовна объясняет: протоколы лечения там и здесь, как правило, совпадают полностью. Но вот ведут пациентов в зарубежных клиниках по-разному.

— Пациент, который не разбирается в вопросе, думает, что его лечат хорошие специалисты хорошими препаратами. В основном, конечно, мы соглашаемся с теми схемами, которые им назначают, — в этом все в порядке. Но вот к качеству ведения пациента у нас тут частенько возникают вопросы. Медперсонал за рубежом может себе позволить нарушить сроки введения препарата. Или дозировку. Например, в Германии очень жесткое трудовое право. Поэтому в выходной день медицинская сестра делать ничего не будет: «Сегодня суббота, схему делать не станем, начнем послезавтра». Учитывая, какие деньги платят наши пациенты, я не знаю, насколько это оправданно. Иногда пациентам, которые приезжают оттуда, я говорю: «Слушайте, ну зачем вы такие космические деньги тратите? Мы вас здесь будем лечить этими же самыми препаратами, и зато мы с вами будем знать, что все происходит верно, по схеме. Более того, вы это все по ОМС получите, купите детям что-нибудь на сэкономленную сумму, в конце концов!» — объясняет наша собеседница.

Доктор констатирует: как только в клиниках «медицинского туризма» понимают, что сделать с пациентом больше ничего не могут и стадия терминальная, его все равно отправляют домой со словами «разбирайтесь там». А разбираться-то уже и не с чем, с горечью в голосе говорит Альбина Илшатовна.

«Люблю, когда человек пришел ко мне с вопросами, а ушел — с ответами»

Здесь, в РКОД, наша героиня работает на полставки — чтобы не выгореть, она сознательно приняла такое решение. Работая три дня в неделю, она сохраняет максимум продуктивности для своих пациентов и собственного профессионального развития. Щадящий график нужен ей, чтобы сохранить себя как вдумчивого, эмпатичного врача, — благо муж поддержал такое ее решение.

— Ведь на прием в день приходит три десятка пациентов. Так можно стремительно выгореть, а я этого не хочу. Поэтому два дня в неделю я принимаю пациентов, один день работаю в хирургическом отделении — провожу консилиумы, на которых определяется тактика лечения. И потом у меня есть четыре дня на то, чтобы восстановиться.

В эти четыре дня Альбина Илшатовна занимается собой, своим домом, встречается с подругами, проводит время с мужем и шестилетним сынишкой. Семейное хобби — квизы, интеллектуальные игры. Доктор очень много читает и часто тратит выходные на изучение профессиональной медицинской литературы: чтобы не отвлекаться на чтение новых рекомендаций, статей и протоколов лечения, старается приходить на работу уже подготовленной.

Мы спрашиваем: что нужно, чтобы стать успешным врачом, какими качествами обладать в современном мире, чтобы состояться в медицине с ее каждодневными вызовами? Доктор, задумавшись, отвечает:

— Врач должен уметь учиться. Быть дотошным. И любить людей. Если это есть в человеке — его ждет успех на медицинском пути. У меня все это есть — я вообще, мне кажется, ничего в жизни так хорошо не умею делать, как учиться. Я люблю шевелить мозгами — и свою работу люблю как раз за вот эти детективные истории, когда нужно понять, что за опухоль перед тобой и как ее победить. Мне нравится, что работа требует постоянного мыслительного процесса и живого ума. Люблю ее еще и за то, что у нас здесь сложился умный, чувствующий коллектив — тебе всегда помогут. Люблю, когда человек пришел ко мне с вопросами, а ушел — с ответами и с облегчением.

Я люблю шевелить мозгами — и свою работу люблю как раз за вот эти детективные истории, когда нужно понять, что за опухоль перед тобой и как ее победить.

А на вопрос о том, что хотелось бы изменить в работе, с чем не хотелось бы сталкиваться, доктор говорит, что 15 минут на прием одного пациента — это слишком мало. Получаса хватило бы на то, чтобы успеть опросить человека и дать ему ответ на его собственные вопросы. И еще онкологу-химиотерапевту очень хотелось бы, чтобы всем пациентам были доступны самые современные препараты.

— Чтобы было так: мы открываем шкаф — а там стоит все, что только придумано на сегодняшний день. Это было бы идеально — чтобы у нас был выбор! — мечтает доктор.