Иван Никонов: «Мы реставрируем дома, чтобы в них вернулась жизнь»

«26 объектов — все в центре, и каждый на грани небытия»

— Вы уже больше 10 лет занимаетесь восстановлением объектов культурного наследия в Казани — реставрацией старинных особняков. Как сейчас идет работа по реставрации зданий и сколько сейчас всего зданий в статусе ОКН находится в ведении ASG invest?

— Это постоянная работа. Она включает в себя и архивные изыскания, и разработку проектов, и их воплощение. Начало было положено в 2012 году, когда к Универсиаде в соответствии с программой тогда еще президента РТ Рустама Минниханова нужно было сформировать «новый» исторический облик города. Мы тогда взяли в работу 26 объектов.

— Как они отбирались? Был какой-то принцип?

— Все это исторические здания в центре города: на улицах Карла Маркса, Баумана, в Старо-Татарской слободе, на улицах Татарстан и Пушкина, на Лобачевского… Усадьбы, доходные дома, жилые, общественные здания разных годов постройки, лучших на тот момент губернских архитекторов, почти все в статусе объектов культурного наследия — городского, регионального, федерального. Олеся Александровна Балтусова, помощник раиса Татарстана, охарактеризовала этот список как «коллекция антиквариата».

— Какие из ваших зданий относятся к самому раннему периоду?

— С определением возраста дома очень сложно. Ведь здания на протяжении веков постоянно перестраивали. Например, дом Коринфского (Карла Маркса, 16) относится к первой половине XIX века. Но там есть объемы, выполненные в XVIII веке. В доме Банарцева (Карла Маркса, 18), если спуститься в подвал, можно увидеть фундамент здания XVIII столетия. Или дом Урванцева на Карла Маркса, 11 тоже перестроен в XIX веке, но есть его эскизные проекты с бельведером и башенкой XVIII века.

Еще один интересный пример — дом писателя Усманова на ул. К. Маркса, 29. Кажется, что это невыразительная рядовая застройка XIX века. Но известный архитектор Сергей Саначин считает, что дом построен в конце XVIII века, что там бывали Пушкин и Герцен!

Интересный пример — дом на Карла Маркса, 15. Поначалу думалось, что это рядовая советская застройка, обычный параллелепипед с оконными проемами без намека на декор. И даже для советской массовой жилой застройки он был слишком простенький. А ведь это дом Чекмарева-Каменева, построенный в 1774—1775 годы, объект культурного наследия федерального значения, и строил его архитектор Кафтырев. Теперь его можно лицезреть во всем великолепии. У нас, кстати, два ОКН федерального значения. Второй — комплекс Адмиралтейской конторы на Карла Маркса, 17.

— А если здание имеет признаки сразу нескольких эпох, то в каком виде его в итоге реставрируют?

— По этому поводу ломается множество копий. Историки, архитекторы, комиссия, представители Комитета ОКН собираются и обсуждают эти вопросы. Решают, что ценнее, каким воссоздать объект — сохранившим облик, задуманный первым архитектором? Или тот, кто его перестраивал, добился большего эффекта? Споры, иногда очень жаркие, могут продолжаться долго. Но уже потом, когда проект утвержден, идут строго по нему, без сомнений и сожалений. Скажем, у нас на Большой Красной, 16 был выщерблен фасад. Это следы от снарядов, город обстреливался армией Колчака. Мы какое-то время думали их сохранить, но в итоге решили, что есть более достойные элементы для передачи последующим поколениям казанцев.

Возвращаясь к принципу сбора нашей «коллекции антиквариата»: здания мы подбирали еще и по квартальному принципу, чтобы они находились рядом друг с другом. Это, во-первых, чтобы восстановить исторический вид кварталов.

— Создать «градоформирующую картинку», да?

— Верно. А во-вторых, с целью обеспечить общей системой коммуникаций. Например, чтобы можно было отапливать несколько зданий от одной котельной — ведь в центре с «инженеркой» очень сложно, все системы работают с перегрузкой, вырыть котлован невозможно, даже для подвоза строительных материалов иногда приходится просить соседей… Работать приходилось в стесненных, небольших пространствах. Конечной целью было показать красоту Казани во всем ее историческом разнообразии, охватить творчество известных российских зодчих. Компанией двигало желание создать что-то знаковое, преобразить город и вернуть ему историческую эстетику. Даже слоган придумали: «Возродим старую Казань!».

Это было очень непросто, учитывая, что все объекты были в состоянии разной степени аварийности, включая абсолютно руинированные. Причем это не всегда было заметно для горожан. Например, фасады дома Ажгихина (Пушкина, 38) смотрелись вполне добротно, но если зайти во двор, «висящие», что называется на честном слове, стены наводили ужас. Так до конца противоаварийных работ не было уверенности, что они не обрушатся. К тому же здание стало пристанищем бездомных и неоднократно горело. Практически у всех объектов были проблемы с кровлей, перекрытиями и т. д.

— В том числе и дом Банарцева, в котором мы с вами сейчас находимся?

— В том числе и он. Вы видите фотографии — причем они сделаны уже после того, как компания очистила его от напластований мусора. Мы тогда благодаря мэрии получили талоны на бесплатный вывоз 2 000 КАМАЗов с мусором. Остальное — за свой счет. Потому что все было совершенно в ужасном состоянии. 26 объектов — все в центре, и каждый на грани небытия.

«Полученные нами в работу руины нужно было привести в нормальный вид»

— Все из 26 взятых 12 лет назад объектов сейчас приводятся в порядок? Или есть что-то, до чего еще не дошли руки?

— По всем объектам были выполнены первые этапы работ. Во-первых, полученные нами в работу руины нужно было привести хотя бы эстетически в нормальный вид со стороны улицы. Во-вторых, противоаварийные мероприятия, чтобы дома не рушились дальше и были безопасными. Тут и консервация, и укрепление фундаментов, потому что здесь многочисленные карстовые пустоты. Плюс ко всему центральные улицы активно эксплуатируются, кое-где и трамвайные пути были. Но фундаменты, построенные 300 лет назад, не рассчитаны на такие вибрации. Перед выполнением противоаварийных работ проводилась экспертиза. Мы проектировали, дожидались согласования, получали разрешение и выполняли работы. А потом начинали думать, что с этими зданиями делать дальше, как делать проект приспособления к современному использованию.

— Что происходит сейчас, какие объекты на пути к готовности?

— Например, уже выполнен большой объем работ в доме Михайлова на Лобачевского, 3, который мы должны завершить в 2026 году.

На каждом из наших объектов ведется та или иная работа. Они все на разной стадии. Одни — на стадии проектирования. По другим мы имеем разрешение на выполнение. Особо хочу подчеркнуть, что начиная с февраля 2012 года восстановительная деятельность не прекращалась ни на один день! В той или иной степени активности мы работаем постоянно — в отличие от отдельных инвесторов, которые взяли в работу исторические здания, а потом отказались от них. Я их, кстати, никоим образом не осуждаю — просто они не подозревали, насколько это все долго, хлопотно и так чудовищно дорого.

— Вкладываться ведь приходилось и в те здания, реставрация которых еще не началась?

— С самого начала нужно платить земельный налог, налог на сами объекты. Каждые три года нужно делать поддерживающий ремонт фасада, согласно рекомендациям Минкульта РФ. Необходимо готовить здания к лету — мыть фасады, окна… Кроме того, по некоторым нашим объектам все длится дольше, чем мы думали, потому что во время изысканий оказалось, что это вновь выявленные объекты культурного наследия. А это несет за собой новое оформление и согласование.

— Приведите, пожалуйста, пример такого объекта.

— Улица Г. Тукая, 81—83 и 85—87. В наши руки эти здания попали пятиэтажными. Сначала думали, что это дома советского периода. Провели экспертизу, изучили архивные документы. Оказалось, что здания XIX века, изначально они были двухэтажными, это усадьбы Бурнаевых, Хохориных... И мы приняли решение восстановить историческую справедливость, снести три верхних этажа. Сознательно пожертвовали тысячами квадратных метров арендных площадей в центре города. Теперь это одни из жемчужин улицы, благодаря этому центральной магистрали Старо-Татарской слободы возвращена историческая перспектива. А напротив — тоже два наших объекта, дома №84 и 86. Они не входили в список ОКН, но мы их тоже отреставрировали, привели в соответствие с историческим архитектурным видом.

«Я ездил по блошиным рынкам в Казани и по всей Москве»

— Перед вами руины. С чего начнутся работы?

— Начинаем с их изучения, проводим натурные исследования и архивные изыскания. Ищем планы, чертежи, исторические документы, старинные фотографии и зарисовки. Определяем, как выглядело здание, вплоть до того, в какой цвет было выкрашено! Проводится шурфование, чтобы выявить информацию по фундаментам. Исходя из всех собранных данных будем формировать проект реставрации. Во время проектирования всегда опираемся на охранные обязательства, которые выдает Минкульт и в которых прописано, что именно является предметом охраны.

— А если не сохранилось никаких документов, такое было среди ваших 26 объектов? В этом случае вы идете «по приборам», по предположениям и экстраполяциям?

— Конечно, бывает и такое, что по дому вообще никакой иконографии не сохранилось. Мы не знаем, как он выглядел. Тогда интерьер и экстерьер выдерживаем под сам тип дома, время его постройки и под то, что удается найти во время натурного исследования. Ведь губернская архитектура развивалась по заданным образцам. Нельзя было сказать: «Я хочу вот такой дом» — и нарисовать этот дом. Архитекторы работали по типовым проектам. Были совершенно четкие правила, вплоть до того, в каком цвете оформляется гостиная или столовая, вестибюль или спальня. Все это изучали наши архитекторы и впоследствии воспроизводили мы. Да мы и сами много чего изучали. Я, когда занимался изучением лепнины, отрабатывал самые разные медальоны. А еще ездил по блошиным рынкам в Казани и по всей Москве — искал старинные детали интерьера, печные вьюшки, дверцы, оконные и дверные ручки...

Здесь, в доме Банарцева, не сохранилось внутренних интерьеров. Охранных обязательств на них не было, и мы могли бы сделать здесь обычный ремонт. Но мы пошли другим путем. Воссоздали эстетику внутренней отделки и меблировку, и предполагаемое назначение комнат. Теперь здесь все соответствует эпохе возведения дома — у нас получился «собирательный» портрет казанского богатого особняка. Подсмотрели лестницу в усадьбе Сандецкого — сделали здесь такую же, потому что нам не известно, какой она была здесь. Решили сделать вот этот зал в стиле ампир, выполнили лепнину. По наличию дымохода поняли, что здесь когда-то должен был быть камин — и когда проектировали интерьер, логичным образом решили, что здесь будет каминный зал. Сделали камин. В некоторых домах на улице Карла Маркса сохранились подлинные деревянные двери — тяжелые, высокие, трехметровые. Мы и здесь такие же поставили.

— Подсмотрели лестницу в усадьбе Сандецкого — сделали здесь такую же

Потом восстановили и фасад, экстерьер. И теперь это здание — одна из жемчужин улицы Карла Маркса.

— Но ведь где-то детали исторических интерьеров сохраняются?

— Да, в каких-то домах мы нашли много элементов исторической обстановки. Например, на Московской, 37 сохранились старинные зеркала. Изразцы сохранились, по которым мы потом реконструкцию делали, воссоздавали отсутствующие элементы отделки. А на Карла Маркса, 15 лестницу удалось отреставрировать. И еще там сохранились ценные парадные внутридомовые двери.

Но в целом очень многое было утрачено. Был в истории нашей страны период, когда все целенаправленно уничтожалось, а потом просто было заброшено и ветшало. Кстати, были периоды уничтожения исторического наследия и до большевиков, в конце XIX — начале XX века, когда в моду вошел цемент.

— Цемент?

— Да. Он считался инновационным материалом, и его все дружно вдруг кинулись использовать, в том числе для отделки старинных зданий. Стесывались барельефы, делали фальшь-панели. Или здание, построенное из дерева, покрывали бетоном, и оно приобретало вид каменного. Но долго такое здание не живет — древесина катастрофически быстро загнивает.

«У каждого старинного дома свой характер»

— А как в исторические особняки «зашивают» современные коммуникации? С этим возникают сложности? И вообще, процесс согласования — это действительно главная головная боль реставрации исторических зданий?

— Есть такое понятие — «проект приспособления». Это проект, на основе которого формируется современное использование здания. Мы ведь реставрируем дома, чтобы в них вернулась жизнь. И этот проект не должен включать изменения предметов охраны — навредить мы не можем. Здесь ведь тоже действует заповедь «не навреди», о которой я вам уже говорил. И приходится думать, как провести коммуникации, чтобы все соответствовало и современным требованиям, и охранным. На многочисленные согласования уходит очень много времени, это один из самых сложных моментов в реставрации исторических домов. Могут пройти годы.

И именно в этот момент от инвестора требуется большое терпение, чтобы не прекратить работы, довести их до конца, продолжать платить налоги и тратить деньги на закупку материалов.

— Какие еще препятствия могут возникнуть в вашей работе?

— Еще процесс могут затормозить возникшие во время согласования обстоятельства. У каждого старинного дома свой характер. Например, никто не думал, что в номерах Михайлова придется усиливать фундамент. Никто и предположить не мог, что дом на Пушкина, 38 будет таким капризным — там три фасада разного стиля и декора, это, по сути, «дом-утюжок». Здания нам достаются «больные», и в процессе восстановления свои болезни обнаруживают. Высолы, грибки, гниение… Ведь законы физики, химии и биологии никто не отменял. Есть стены, которые я называю «стенами плача» — они много лет стояли без кровли, на них воздействовали циклы разморозки и заморозки, на них лил дождь и сыпался снег. Стены накапливали в себе влагу. А когда мы останавливаем разрушение, подводим все под крышу, пускаем отопление, то стены начинают «плакать». Из них начинает понемногу выходить, выпариваться вода.

— Есть стены, которые я называю «стенами плача».

Всякое бывало с нашими домами. Мы знаем, что подвал и чердак — это легкие дома. Но в советский период подвалы часто засыпали, чердаки заколачивали, новые вентиляционные колодцы никто не делал. И в итоге дом 70 лет эксплуатировался, но не дышал. А значит, потел, разрушался, гнил, прел. На Карла Маркса, 11, например, мы нашли мощнейшие сводчатые подвалы — о них даже БТИ не знало. Мы их откопали, очистили — они были засыпаны землей и мусором.

— Часто ли к вашей работе возникают претензии у контролирующих органов?

— Чаще не к нашей работе, а к проекту возникают вопросы. А когда он уже согласован — мы строго по нему действуем. За нашей работой идет постоянный контроль: главный архитектор проекта внимательно следит, все ли делается правильно. Регулярно на объекте бывают комиссии из контролирующих органов — Минкульта, Комитета ОКН. Выездная комиссия может найти какие-то замечания, порекомендовать устранить какие-либо нарушения. Но, как правило, нарушений у нас нет. Потому что мы понимаем всю ответственность и строго следуем правилам. И даже если строительный сезон уходит, а у нас не согласован проект — мы лучше подождем еще год, но сделаем потом все по закону.

— Сколько из ваших домов уже введены в эксплуатацию? Сколько вы успели сделать за 12 лет?

— 12 сданы. Еще 14 в работе. И это, если так посмотреть, совсем не так уж и долго, учитывая, в каком состоянии мы принимали дома. Вспомните, сколько реставрировали в свое время Петергоф — на это ушло несколько десятков лет! Многое зависит, конечно, и от масштабности зданий и проводимых работ. Вот через дорогу здание Адмиралтейской конторы — мы ждем не дождемся, когда получим разрешение и начнем наконец работы. Нам самим очень интересно, как все будет выглядеть, когда мы отреставрируем его внутри и откроем в нем Дворец изящных искусств ASG.

— Как потом используются отреставрированные здания?

— По-разному. Здесь, на Карла Маркса, 16—18, мы изначально планировали открыть Дом приемов — это была идея собственника нашей компании, Алексея Владимировича Семина. Здание используется под прием делегаций, под научные мероприятия, в наш музей частных коллекций можно записаться на экскурсию. Здесь уникальные исторические интерьеры: стены обтянуты тканью, коллекция мебели — вся сплошь антиквариат. Здесь нет ни одного новодельного предмета. Этот дом живет сейчас полной жизнью. И это совершенно инновационный для Казани формат. Открытие этого дома состоялось в 2017 году встречей двух мэров — Ильсура Метшина и Анн Идальго.

Другим зданиям, находящимся в очень высокой степени готовности, компания хочет найти якорного арендатора, который намеревается долго в них находиться и работать. Чаще всего это объекты социальной или туристской инфраструктуры. То есть можно, конечно, использовать здание закрытым образом. Но лучше, чтобы сюда приходили люди и видели красоту. Потому что одно дело — объект отреставрировать, а другое — обеспечить социальным развитием, вдохнуть в него жизнь, в полном смысле этого слова. Вот, например, те же номера Михайлова — в них исторически была гостиница, книжный магазин, ресторан. Это было многокомпонентное здание, в нем много входных групп и автономных частей. Конечно, хотелось бы видеть, чтобы подобные исторические способы использования здания были поддержаны.

Мы еще при проектировании стараемся смотреть будто бы в будущее, предсказывать новую судьбу своих домов. Но самой инновационной идеей нашей является Дворец изящных искусств в здании Адмиралтейской конторы. Там будут оборудованы императорские залы, залы татарских купцов-меценатов. Каждый зал будет посвящен определенной эпохе, стилю, императору. В этом дворце можно будет увидеть, как жили люди, чем пользовались, на что любовались.

— Вы недавно рассказывали мне, что у каждого исторического предмета есть душа. А у дома она есть?

— А как же! Изначально это душа его создателя, но люди, которые жили здесь на протяжении веков, тоже вносили сюда частички себя. В конце концов, никто не отменял, что в каждом доме должен быть домовой (смеется, — прим. ред.). Или гений места, если угодно так его назвать.

«Критика для нас — лишь повод к новому разговору»

— Насколько вы зависите от импортных составляющих в реставрационных работах?

— Если вы имеете в виду санкции, то они на нас не особенно повлияли. Стало больше российских материалов на рынке. А реставрационные материалы сугубо узкого профиля нам продолжают поставляться, например итальянские лаки, пропитки для старинной мебели и дерева. Да, конечно, все стало дороже. Но я не могу сказать, что мы испытываем какие-то серьезные проблемы. Реставрация зданий — довольно консервативная деятельность. Даже если посмотреть учебники по реставрации советского периода, там описаны все те же материалы, которые мы применяем здесь. Гипс тот же самый — он, конечно же, всегда был наш. Олифа тоже у нас всегда производилась. При восстановлении зданий мы используем исторический кирпич, который закупаем у собственников, которые принимают решение разобрать старинные здания. Стоит он, к слову, в десятки раз дороже, чем новый.

— А почему вы не используете новый кирпич? Можно же брать стилизованный, искусственно состаренный?

— Мы стремимся все сделать правильно, восстановить историческую справедливость. Ну и это будет совсем не то: современный кирпич имеет свои стандарты, свои геометрические размеры. А исторический — всегда весь разный. У него и высота, и ширина «гуляет», он и в кладке совсем по-другому выглядит. Даже небольшое изменение геометрических форм поменяет всю раскладку и вид стен. Например, кладешь лучковую перемычку — и историческим кирпичом там получится 10 рядов, а современным — 11. А мы стремимся избегать несовпадений и «приблизительности» в деталях.

— В этом году на Петербургском экономическом форуме ДОМ.РФ, Минкульт РФ и ВООПИиК подписали соглашение о совместной работе над сохранением и восстановлением ОКН. Они планируют развивать механизм привлечения частных инвестиций на эту работу. Там предложены два механизма: либо чтобы государство субсидировало кредиты на эту деятельность, либо путем передачи участка земли, доход от которой инвестор будет расходовать как раз на восстановление ОКН. Какая модель кажется вам действеннее?

— Представители нашей компании с 2012 года последовательно говорили о том, что частным инвесторам нужна помощь и поддержка в их работе с ОКН. Наши предложения, поддержанные во время конференции, которую ASG проводила в 2013 году с представителями Совета Федерации и Государственной думы, тогда ушли «наверх», но каких-либо решений принято не было. Радует то, что этот разговор возобновился хотя бы сейчас.

По моделям — мне кажется, было бы хорошо, если бы приняли их обе. А применять их можно в зависимости от конкретной ситуации. К примеру, если вокруг памятника нет территории, у него фундамент ограничивает всю площадь владения — что тогда передавать инвестору для дохода? Еще можно освободить собственника ОКН от налогов, пока здание не введено в эксплуатацию. Потому что в период восстановления брать за здание налог — это не совсем гуманно. И нелогично. Ведь государство заинтересовано в том, чтобы объект был восстановлен. Но не каждый инвестор выдерживает этот марафон — многие сходят с дистанции.

Нюансов в этом деле много. Но в одном мы уверены: инвесторов нужно поддерживать. И не только грамотами, но и экономическим способом. Потому что за десятилетия реставрации инвестор тратит астрономические суммы.

— Итак, реставрация исторических зданий — очень дорогое удовольствие. Сложно представить способ их использования, чтобы инвестиции вернулись. Получается, что это чистой воды меценатство? Откуда изыскиваются средства на эту работу?

— Из других проектов Группы компаний ASG invest — проектов развития территорий. Деньги, полученные от этой деятельности, частично инвестируются в объекты культурного назначения. Это действительно меценатство. Мы вкладываемся в культурное наследие, потому что это один из наших ключевых принципов — инвестиции во благо. Мы хотим вернуть городу большое наследие, вырастить школу реставрации, популяризировать вечные ценности. Ведь мы живем в крае с богатейшей историей. Мы сейчас видим, как относится к этому правительство республики, ведь Татарстан очень много делает для возрождения и защиты культурного наследия. Вот и мы идем по этому пути.

— А если что-то спасти не получится?

— Я на одном форуме как-то раз услышал фразу: «Здание, как человек, имеет право умереть». Долго над ней думал. И решил для себя: «Действительно, каждое здание имеет это право. Но только после того, как мы сделали все, чтобы его спасти». Так и работаем: стараемся, чтобы наши объекты избежали участи небытия. Вот этот дом, в котором мы с вами сидим: еще год, два — и все было бы необратимо. Даже когда реставрировали «висящие» стены, архитекторы говорили: «Мы работаем, а сами думаем: «Рухнет, не рухнет?» Никто не гарантировал, что их можно спасти. Но рискнули. И рискнули оправданно! И теперь в городе стоят вот такие здания, а не новостройки на их местах.

— Но вас все равно критикуют. И реставрируете-то вы неправильно, и новодел-то у вас везде, и здания-то в центре вам за бесценок достались. Как вы относитесь к этой критике, как отвечаете на нее?

— Спокойно относимся. Людям свойственно забывать многие вещи. Они уже и не помнят, что было на месте этих зданий несколько лет назад. Эти руины надежно стерты из их памяти. Зато они с удовольствием замечают ржавчину на воротах или отвалившийся кусочек штукатурки. Но у нас в компании два принципа. Первый — перечеркивать минусы, превращая в плюсы. Поэтому к критике мы относимся терпеливо. Знаем, что нужно рассказать еще раз, второй и третий. Конструктивно относиться. И второй принцип — если что-то не получается, это не повод бросить. Надо начать еще раз. Поэтому мы постоянно наших критиков вызываем на конструктивный диалог. Критика для нас — лишь повод к новому разговору.